Известно было, что Г. А. Захарьин носил в своем жилетном кармане тот серебряный полтинник, который он получил, как первый гонорар за лечебную практику. Этот первый врачебный заработок он так и проносил при себе всю жизнь «На счастье».

Суровый человек был Григорий Антонович. Даже его жена – Екатерина Петровна – должна была целиком подчиняться некоторым его причудам и выдумкам. Г. А. Захарьин никогда не ездил поездом и железной дорогой, хотя от станции Химки до его усадьбы было всего четыре версты. Но свои переезды на лошади, сюда в Куркино, он совершал не в карете, и не в парном ландо, а в простой извозчичьей пролетке, купленной в Москве.

Сергей Сергеевич рассказывал, что застал эту пролетку в Захарьине среди экипажей и телег. Пролетка была очень старой и без кожаного откидного верха от дождя. Тем не менее, и С. С. Юдин и Алексей Васильевич при своих поездках в соседние больницы и в Москву чаще всего пользовались именно этой захарьинской пролеткой. Если они оба ехали вместе, то Сергей Сергеевич был и кучером.

Обычаи в семье Григория Антоновича были строгие. Когда Г. А. Захарьин уезжал в Москву, Екатерина Петровна не имела права провожать его в зале или на крыльце парадного подъезда. Но она смотрела на его отъезд из окна второго этажа и украдкой долго крестилась вслед его уезжавшей пролетки.

Еще курьезнее выглядела и сама Екатерина Петровна Захарьина, если она должна была ехать в Москву вместе с мужем. Требование чести не допускали того, что бы супруга «самого Г. А. Захарьина» ехала иначе, как в собственной коляске – ландо. Так обычно и поступали. Григорий Антонович ехал в своей извозчичьей пролетке впереди, а Екатерина Петровна в коляске парой, ровно в сорока шагах позади него. Дистанцию приказывалось соблюдать строжайшим образом, ибо если коляска ехала ближе, то Г. А. Захарьин боялся, как бы ему не въехали сзади дышлом. Если же коляска отставала, то Г. А. Захарьин мог начать беспокоиться.

Что же касается до богатств, которые оставил Г. А. Захарьин, то кроме 1 млн. руб., он оставил после себя несколько больших доходных домов на 1-ой Мещанской улице и роскошную подмосковную усадьбу, но основное состояние он приобрел путем удачных спекуляций акциями на бирже.

Сергей Сергеевич рассказывал мне, что однажды к Г. А. Захарьину явился благодарный бывший пациент и заявил, что если до сих пор он считал себя не оплатным должником профессора, за спасенную им жизнь, то теперь «наконец» ему представляется случай отблагодарить по-настоящему. Он сообщил Г. А. Захарьину, что в тесном кругу стало известно, что такие-то акции должны вскоре подорожать в несколько раз (кажется это были акции строившейся Казанской железной дороги). Он рекомендовал Г.А.Захарьину вложить все свои деньги и все, что он сможет занять. Г.А.Захарьин послушал совета и вскоре стал очень богатым человеком.

Отдыхая у себя на усадьбе, Григорий Антонович, разумеется, не только не занимался лечением куркинских крестьян, но и даже свои домашние, в частности, прислуга, тоже не могли надеяться на лечебные назначения от самого хозяина.

Однажды случилось, что одна из любимых горничных Екатерины Петровны довольно серьезно заболела, и то и дело вынуждена была ложиться в постель. Пользуясь хорошим расположением Григория Антоновича, Екатерина Петровна раза три обращалась с просьбой полечить ее любимую служанку. Захарьин каждый раз назначал какие-то микстуры или растирания и даже не интересовался результатом этого лечения.

Видя, что девушке все хуже, Екатерина Петровна посоветовала ей сходить в Никольскую больницу и дала ей письмо к доктору Алексею Васильевичу Иванову, которого немного знала. Получивши письмо от жены Г. А. Захарьина, своего учителя, Алексей Васильевич кроме приятного удовлетворения почувствовал и особую ответственность; как бы не попасть впросак. А потому он горничной сказал на словах, и в ответной записке написал Екатерине Петровне, что если сам Григорий Антонович не смог помочь одними амбулаторными советами, то ему сам Бог велел положить девушку в больницу для производства анализов и тщательной записи температуры. Через день горничная - Таня легла в Никольскую больницу, а чуть не первый же анализ крови дал вполне четкие указания на малярию. Постановка вполне точного диагноза малярии почти гарантировала успех, если хорошенько уточнить сроки приступов и назначения хинина. Поэтому Алексей Васильевич отпустил Таню домой, написавши Екатерине Петровне в самой почтительной форме, что он берется вылечить ее горничную с полной гарантией, если ее поместят к нему в больницу недели на полторы-две. 

Так все и сделали, и большие дозы хинина, принятые своевременно, вылечили Таню совершенно.

Прошло много времени и Григорий Антонович, то ли вспомнив свои рецепты, то ли видя, как расцвела горничная, как-то спросил ее о здоровье, будучи уверен, что помогло именно его лечение. Покраснела ли чрезмерно Таня, или Захарьин поставил ее в безвыходное положение дополнительными вопросами, только самой ли ей, или вызванной Екатерине Петровне пришлось чистосердечно «покаяться». Реакция была неожиданной: Григорий Антонович пришел в восторг от тактики и успеха своего бывшего ученика и заявил, что при следующей поездке в Москву, проездом мимо Никольской больницы, он сделает визит к доктору Иванову.

Он это действительно сделал и, не застав доктора в больнице, оставил свою визитную карточку, отогнувши один из углов ее, как полагалось.

Личный визит знаменитого Г. А. Захарьина в знак почтения за полученный успех лечения был огромной честью молодому земскому врачу от его учителя. Алексей Васильевич в душе был польщен в высшей мере; он сам это рассказывал Сергею Сергеевичу. Но как раз перед тем случилась история с туберкулезным врачом, приехавшим из Сибири и соответствующая реакция студентов, собравших мешок медных денег. Имя Г.А.Захарьина было очень запятнано, и Алексей Васильевич терялся в догадках, как ему поступить.

В создавшейся ситуации у Алексея Васильевича была полная свобода действия, и, несмотря на то, что в глубине души сам он чувствовал, что «честь лучше бесчестия», т.е. что лучше отдать визит, но он все-таки этого не сделал. Захарьин был страшно оскорблен, в чем Алексея Васильевича много раз попрекала Екатерина Петровна.

Сергей Сергеевич так же рассказывал крайне интересный эпизод, когда однажды в усадьбу Захарьина приехал адъютант Московского генерал-губернатора и требовал, чтобы о нем немедленно доложили «Его Превосходительству, профессору». Лакей доложил Г. А. Захарьину, который буквально ответил: «Не велика персона – полковник; может и обождать. Пусть побудет в зале». Так и протомил он адъютанта более часа, который взволнованно ходил по зале, слегка позванивая шпорами и колеблющимися аксельбантами.

Наконец, Г. А. Захарьин вышел к адъютанту в комнатном халате и сухо спросил, что ему надобно. Адъютант, вытянувшись как перед высшим начальством, доложил, что получена телеграмма из Петербурга, в которой сообщается, что заболело Его Императорское Величество Государь Император, и что для пользования его Величества необходимо срочно пригласить профессора Захарьина из Москвы. Передавши поручение генерал-губернатора, адъютант присовокупил, что экстренный поезд уже подан на станцию «Химки», и что для переезда на станцию сюда к дому подана губернаторская тройка лошадей. На последнее сообщение адъютанта Захарьина желчно ответил: "Еще отродясь не ездил в чужих упряжках. Уж как-нибудь доберусь на своей лошади», - на что адъютанту не оставалось ничего другого, как вымолвить: «Слушаюсь –с», и щелкнул каблуками со шпорами.

В Химках действительно уже ожидал особый поезд: два паровоза и один салон-вагон, куда и вошел сам Г. А. Захарьин.

Переезд от Московского вокзала в коляске совершился очень быстро, ибо царь находился в Аничковом дворце, т.е. тут же рядом, на Невском Проспекте. Г. А. Захарьин вошел в спальню императора, хотя и во фраке и со звездой, но обутым в зеленые плюшевые сапожки и опираясь на свою палку с резиновым наконечником.

С точки зрения придворного этикета это было непозволительной дерзостью: являться к царю с палкой и в домашних теплых туфлях. И хотя и то и другое обуславливалось ишиасом Г. А .Захарьина, тем не менее, последний в другое время смог бы обойтись без костыля и мягких сапожек, как он делал довольно часто в Москве.

Когда он вошел к царю и шел от двери к постели через всю комнату, то остановившаяся в дверях императрица Мария Федоровна сразу уловила, как царь смотрит не в лицо идущего к нему профессора, а то на палку, то на зеленые плюшевые сапожки, и по выражению лица своего мужа понимала, что «быть беде». Тогда для предотвращения скандала она громко воскликнула: «C’est moi, c’est moi qui lui a permis» («Это я, это я ему позволила»). И гроза миновала.

Выслушав больного, и поставив диагноз воспаления легкого, Г. А. Захарьин авторитетно заявил, что, во-первых, та комната, в которой находится царь, не годится для легочного больного и, осмотревши все помещения Аничкова дворца, потребовал перевести царя куда-то на антресоли, куда Мария Федоровна должна была проникать чуть ли не по винтовой лестнице.

Во-вторых, Г. А. Захарьин заявил, что он не доверяет ни одной петербургской аптеке, и что лекарства для царя надо ежедневно привозить из Москвы, и что лекарства эти он там сам будет пробовать.

Так все и было выполнено; и отвар наперстянки возили каждый день из Москвы с особым фельдъегерем.

Через три дня температура стала нормальной, что давало поводы для иронических замечаний многих завистников Г. А. Захарьина, ставивших под сомнение диагноз воспаления легких

Второй раз воспаление легких у Александра III случилось в Беловежской пуще. Г. А. Захарьин приехал, когда царь уже поправился и сидел на террасе охотничьего дома со штофом водки. Увидев это, Г. А. Захарьин воскликнул: «Ваше Величество! Да кто же Вам это позволил?». На что царь с хохотом ответил: «Это делается по именному приказу самого императора».

После смерти Г. А. Захарьина (1829 – 1897), который жил и умер в старом деревянном доме в селе Куркине (ныне – Химкинский район Московской области) и последующей смерти его сына Сергей Григорьевича от неизлечимой болезни почек, вдова Григория Антоновича составила духовное завещание, по которому ее дочь Александра Григорьевна Подгорецкая построила на свои деньги великолепную больницу имени своего брата по проекту и под руководством Игоря Эммануиловича Грабаря. Больница была построена с водяным отоплением, имела современную по тем годам вентиляцию, великолепную операционную и комфортабельные палаты для больных.

Похоронен Г. А. Захарьин был близь больницы в специально построенной часовне XVI  века (И. Э. Грабарь).

Построить больницу в своей любимой усадьбе, среди роскошного парка самому Григорию Антоновичу, вероятно, даже в мыслях не было. Кроме двух замужних дочерей у Захарьиных был обожаемый сын; ему должна была достаться усадьба по наследству. Но сын был безнадежно болен, и его мать – вдова Григория Антоновича, завещала капитал на постройку и содержание больницы его имени.

Сергею Григорьевичу было около 20 лет, когда тяжелый двухсторонний нефрит внезапно развился, обрекая больного на медленную, но неизбежную гибель.

Екатерина Петровна в разговоре с Алексей Васильевичем, проявила отчаяние и недовольство проводившимся до сих пор лечением и режимом. На это он предложил ей пригласить в качестве консультанта профессора А. А. Остроумова. Сама Екатерина Петровна выразила удивление и сомнение в готовности посетить дом, где с покойным хозяином в последние годы у А. А. Остроумова отношения были весьма натянутыми.

А. А. Остроумов приехал, оживленный, и, как,  старый знакомый, почтительно поцеловал ручку Екатерине Петровне.

Главная сцена разыгралась в комнате больного. А. А. Остроумов вошел туда бодрыми шагами и, увидев лежащего в постели среди подушек Сергея Григорьевича, которого он хорошо помнил еще мальчиком, оживленно приветствовал его возгласом: «Сережа, милый, как я рад тебя видеть!». Тот ответил на приветствие и ждал осмотра и назначений. А. А. Остроумов для видимости послушал, постукал и пощупал больного и вдруг спросил его: «Чего же ты улегся в постель?» Тот недоуменно оглядел молчаливо стоявших поодаль докторов, и смущенно ответил, показывая на них: «Вот они приказали в кровати лежать». «Да что же ты их дураков слушаешь? Они тебя в постели и диетой вовсе уморят!». И, повернувшись в кресле, громко крикнул: «Никита!» А. А. Остроумов властно приказал оторопевшему лакею: «Живо неси все молодому барину одеться к столу. Он со всеми нами обедать будет».

Когда к парадному обеду явился Сергей Григорьевич, на собственных ногах, то Екатерина Петровна не верила своим глазам. Когда же А. А. Остроумов разрешил ему вести весьма разнообразную пищу с общего стола, то она окончательно растерялась.

Но до уремии было еще далеко, а жить стало возможно совсем не плохо. Достаточно сказать, что Сергей Григорьевич предпринял обширное заграничное путешествие; был в Алжире, где заболел брюшным тифом и благополучно его перенес. В Венеции и Париже он испытывал романтические похождения и пожил весьма хорошо.

А, вернувшись в Москву, он смог прожить еще два года, причем и тут не обошлось без амурных приключений.

Больница была построена в основном для лечения местных крестьян. После революции последняя была практически полностью разворована и разрушена, поэтому некоторое время не могла быть использована для лечения больных (период гражданской войны).

Что касается медицинских задач «Захарьино», то хотя название его было сформулировано на бланках, как «хирургический санаторий Захарьино» и, таковым он числился в санаторном отделе Минздрава, тем не менее, никто не мог вполне ясно сформулировать задачи санатория и точно определить специальный контингент больных, которые были бы хирургическими, но нуждались именно в санатории, а не в больнице. А вопрос этот был очень важным, ибо, с одной стороны, до окончательного выяснения профиля учреждения, невозможно было привлечь сюда на работу достаточно крупного хирурга. С другой стороны, отсутствие четких медицинских показаний для отбора хирургических больных, позволяло терапевтам – туберкулезникам делать порой интересные демарши, что бы отнять «Захарьино» под легочных больных. Среди этих терапевтов были такие известные специалисты, как профессор В. А. Воробьев, С. М. Свайцер, В. С. Хольцман и многие другие. Хотя в их ведении было много санаториев, но конечно ни один не шел в сравнение с «Захарьиным». Особенно терапевты цеплялись за идеально оборудованную искусственную вентиляцию главного корпуса и дивные еловые посадки, столь нужные туберкулезным больным.

Несмотря на это, хирургические интересы отстаивались так же энергично. Алексей Васильевич – главный врач, был целиком за хирургию, а про Сергея Сергеевича и говорить было нечего. Но по счастью в те годы весь санаторный отдел Минздрава возглавлял Александр Николаевич Меркулов – хирург с порядочным стажем и опытом, так как до войны он был хирургом губернской больницы в Екатеринославле.

А. Н. Меркулов знал профиль санатория «Захарьино», и что он был в ведении Центропленбежа, а среди возвращавшихся из германского плена, было немало раненых с застарелыми эмпиемами плевры, обширными хроническими нагноениями огнестрельных переломов, ложными суставами и т.п. Такими больными на первых порах удалось заполнить половину числа коек. Еще часть коек занимали местные крестьяне, нуждающиеся в хирургических вмешательствах. И, наконец, некоторое число мест занимали больные, которых присылал из Москвы доктор Николай Константинович Холин – старший хирург Старо-Екатериниской больницы (ныне МОНИКИ), который был дружен с Алексей Васильевичем и, который в первый год открытия санатория, числился главным его консультантом. Как сетовал С.С.Юдин, что ввиду неопределенности профиля учреждения, никто из хороших хирургов не ехал в «Захарьино» на постоянную работу.

А.Н.Меркулов подыскивал в Москве кого-нибудь и надеялся, что продовольственные и топливные кризисы, равно как и напряженная общеполитическая ситуация, обусловленная превратностями гражданской войны, заставят какого-нибудь хорошего хирурга соблазниться более спокойной жизнью в подмосковной усадьбе, в замечательном коттедже и работой в превосходном хирургическом отделении. Сергей Сергеевич помнил несколько хирургов, приезжавших по рекомендации А. Н. Меркулова для ознакомления и переговоров. В числе них был и А. Х. Бабасинов, которому суждено было впоследствии, через 10 лет, работать старшим ассистентом в клинике С. С. Юдина в Институте им.  Н. В. Склифосовского.

Впоследствии Сергей Сергеевич трогательно вспоминал о совместной работе с А. Х. Бабасиновым в Институте  им. Н. В. Склифосовского. Сколько нужно иметь такта и благородства, чтобы корректно встретить нового шефа, когда С. С. Юдин явился в Институт главным хирургом в 1928 г., будучи на 15 лет моложе А. Х. Бабасинова возрастом, а значит и хирургическим стажем. И в течение 12-ти лет добрые отношения все больше переходили в приятельские, а в последние 5 лет между ними установилась подлинная и искренняя дружба.

 А. Х. Бабасинов умер в 1940 г. от редкого, но ужасного осложнения, так называемого агранулоцитоза, вследствие отравления сульфидином при лечении пневмонии.

Я присутствовал на его похоронах на Новодевичьем кладбище, куда пришел проститься с А. Х. Бабасиновым не только почти весь коллектив Института им. Н. В. Склифосовского, но и многие московские врачи и элитная профессура, на которых С. С. Юдин произнес очень трогательную речь и с горечью попрощался с коллегой и другом, ведь А.Х.Бабасинов был в Институте его правой рукой в течение многих лет.

Довольно тесную связь с «Захарьиным» в первый год установил Николай Константинович Холин, когда долго не удавалось заполучить постоянного штатного хирурга, то А. В. Иванов попробовал обойтись помощью такого консультанта. Но из этого почти ничего не вышло, ибо Н. К. Холин систематически обманывал и попросту не приезжал даже по два раза в месяц, как было оговорено первоначально.

Вначале это Сергея Сергеевича поражало (стаж его хирургической работы был всего 3 года). Больные приготовлены к операции, операционная согрета, инструменты прокипячены, лошадь выслана на станцию Химки к условленному поезду. С. С. Юдин с А. В. Ивановым стояли у окон и ждали, гадая: приедет или не приедет. Наконец, видят, как в ворота усадьбы шагом возвращается пустая пролетка с одним кучером. Такого рода обманы продолжались почти каждую неделю, несмотря на твердо данное обещание, даже «честное слово», что «следующий четверг приедет обязательно». Но хотя каждый раз к операции готовились, им же самим присланные больные, Н. К. Холин обманывал три раза из четырех.

Наконец, это Сергея Сергеевича стало бесить. Дело было не в Сергее Сергеевиче, как он мне говорил. Он был для Н. К. Холина мальчишкой 28 лет и с ним он мог не очень-то считаться. Но не считаться вовсе с учреждением и с Алексеем Васильевичем он не имел права, тем более, что за свою должность консультанта, он получал натурой очень хороший продовольственный паек. Стало ясно, что приезды его реальны только в сроки выдачи месячного пайка продуктов. Но потом его бесцеремонность пошла дальше и случалось, что, не появившись ни разу полтора месяца, он присылал письмо с кем-нибудь из приезжих – консультантов или знакомых посетителей с просьбой переправить ему его продуктовый паек. При этом Н. К. Холин обещал в письме обязательно приехать в следующем месяце. Но в ближайший месяц «вместо лишнего раза», он опять не приезжал, а вновь просил прислать ему продукты в Москву.

При твердом характере Алексей Васильевича надо было только удивляться, как терпеливо он сносит подобную недобросовестность Н. К. Холина. В разговорах с С. С. Юдиным, Алексей Васильевич очень резко отзывался о поведении Н. К. Холина, но продукты все-таки продолжал ему высылать, что, по-видимому, объяснялось их многолетним знакомством.

Многие признавали, что у  Н. К. Холина был очень дурной характер. И в Старо-Екатерининской больнице у него бывали постоянные ссоры с П. А. Герценом и В. М. Минцем (в конце 40-х годов автору этих строк довелось работать в том же корпусе, в качестве аспиранта на кафедре оперативной хирургии, руководимой профессором Г. А. Рихтером). Алексей Васильевич считал Н. К. Холина выдающимся хирургом. Сергей Сергеевич, разумеется, не только этому доверял, но всегда глядел на Н. К. Холина влюбленными глазами. С. С. Юдин так был увлечен хирургией, что признанные ее мастера ему представлялись почти как боги.

Н. К. Холин действительно оперировал великолепно. Техника его была просто безукоризненна. Сергей Сергеевич рассказывал мне об этом, основываясь не только на тех единичных операциях, которые он сделал в «Захарьине», а по очень многим хирургическим вмешательствам, кои он видел в его руках, посещая Старо-Екатерининскую больницу специально для этого. И спустя 30 лет, когда С. С. Юдин сам делал необычайно много оперативных вмешательств, вспоминая работу Н. К. Холина тех лет, он обратил внимание, что на самом деле репертуар-то Н. К. Холина был довольно ограниченный, и что если программные операции он делал очень чисто и красиво, то за их пределы он не любил выходить.

В конце концов, для «Захарьино» постоянный хирург нашелся: это был Георгий Лукич Гар. Его приезд для ознакомления и осмотра больницы, где лежало уже много оперированных Сергеем Сергеевичем больных, беседа за обедом у Алексея Васильевича, все это оставляло впечатление, что Г. Л. Гар настоящий, крупный хирург, что и было как раз нужно для больницы. Удалось обо всем договориться, и вскоре он переехал в коттедж, который специально берегли для старшего хирурга.

Как вспоминал С. С. Юдин, он проработал с Г. Л. Гаром около 2-х лет. В 1921 г., ввиду полнейшей засухи был такой неурожай хлеба и картофеля, что неминуем был страшный голод. Г. Л. Гар собрался и уехал на Юг.

За эти два года они жили довольно дружно, т. е. ни разу у них не было ни ссор, ни натянутых отношений. Как хирург Г. Л. Гар вначале представлялся Сергею Сергеевичу весьма крупным. Но у каждого (Н. К. Холина и Г. Л. Гара) были свои важные отличительные особенности и даже противоположные качества.

Сергей Сергеевич упоминал, что  Н. К. Холин не любил браться за самые трудные, рискованные операции. Зато, за те, которые он все-таки брался, он выполнял их с необыкновенной тщательностью, легкостью и красотой.

 Г. Л. Гар, наоборот, оперировал весьма грубо, как бы даже небрежно. Порывистыми большими сечениями он разрезал не только кожу, но мышцы и апоневрозы. Разрезы кожи были всегда небрежны, не точно расположены и обычно чрезмерно велики. Если при чревосечении ему было тесно работать, то он делал дополнительные поперечные надрезы брюшных мышц, где придется и насколько вздумается. В начале С. С. Юдина это не только поражало, но по неопытности и малограмотности он вообразил, что вот это и есть настоящая хирургия, в которой мастер чувствует себя абсолютным хозяином положения. Он де не ковыряется в маленьких разрезах в тесноте, а смело рассекает ткани самым широким образом и благодаря этому легко и уверенно проникает в глубину к самому очагу болезни, а затем зашивает все перерезанное заново. С. С. Юдин обсуждал манеру оперировать Г. Л. Гара с Алексеем Васильевичем, который тоже ошибочно склонялся видеть в безобразных разрезах Г. Л. Гара – «руку мастера». Но обоим им казалось неоправданным разрезать кожу, буквально как попало, совершенно не считаясь с косметической стороной дела.

На начинающего хирурга, такая «школа» могла действовать только развращающе. С. С. Юдин отмечал, что у него хватало здравого смысла для того, чтобы через короткое время серьезно разбираться, где же подлинный и смелый размах, облегчающий ход операции, а где – бессмысленная и излишняя травма. Этому помогли и несколько случаев огромных вентральных грыж, развившихся тот час после операции. Особенно Сергею Сергеевичу памятна гигантская поясничная грыжа, возникшая после удаления гидронефроза поперечным разрезом.

Справедливости ради необходимо отметить, что Г. Л. Гар  брался и успешно выполнял операции из числа наиболее серьезных и трудных. Уже после его отъезда, перелистывая хирургический архив Н. А. Вельяминова, С. С. Юдин обнаружил небольшое количество печатных работ, датирующих период деятельности Г. Л. Гара в земской больнице г. Дмитрова. И как можно было не удивляться, читая его отчеты о простатэктомиях по Фрейеру или о целой серии резекций желудка по поводу рака. Те и другие статьи были опубликованы в печати в 1907 – 1908 гг.

Г. Л. Гар был, безусловно, настоящим хирургом, очень смелым, самоуверенным и с весьма широким диапазоном хирургической деятельности. Но как вспоминал С. С. Юдин, он был не только абсолютным самоучкой, но, по-видимому, недостаточно читал и слишком редко ездил поглядеть на работу других именитых хирургов. Вследствие этого, его знания и представления в некоторых специальных отраслях хирургии были примитивны, а иногда просто наивными и отсталыми.

Это выявилось в довольно неприятной форме, когда ему и С. С. Юдину пришлось стать врачами по костному туберкулезу. Больные с этим диагнозом постепенно стали доминирующим контингентом в «Захарьино».

Однажды летом 1920 г. в «Захарьино» приехала довольно большая комиссия для проверки методов и результатов лечения. В составе комиссии были: Т. П. Краснобаев, Г. С. Бом и Е. Г. Мунблит – заведующий туберкулезной секцией Минздрава. Были и еще кто-то из второстепенных персонажей Мосгорздрава, приехавшие, во-первых, за гоод, во-вторых - плотно пообедать и, в-третьих, вероятно, хорошо выпить. Комиссию принимал Алексей Васильевич. А докладывали на обходе больных Г. Л. Гар и С. С. Юдин. Т. П. Краснобаев обратился к Г.Л.Гару с заявлением, что так как он сам отбирает и направляет детей с кокситами, гонитами и спондилитами на лечение в Захарьино, то он не только вправе, но и обязан посмотреть, что именно с этими детьми происходит в «Захарьино», т. е., каким методом их лечат.

Надо сказать, что со времени, как в «Захарьино» стали завозить все больше и больше детей с кокситами, Сергей Сергеевич все чаще ездил в костно-туберкулезный санаторий на пятой Лучевой просеке в Сокольниках, где лечение и вся организация дела были поставлены образцово.

Руководила там всем Зинаида Юлиановна Ролье, а, постоянным деятельным консультантом, был Т. П. Краснобаев. За 3–4 поездки С. С. Юдин составил себе некоторое общее представление о принципах консервативного лечения и технике постоянных скелетных вытяжений. Имея технические способности, Сергей Сергеевич быстро зарисовал, замерил и вычертил все немудреные ортопедические приспособления для постоянного вытяжения, которым Т. П. Кранобаев и З. Ю. Ролье придавали такое огромное значение.

Сергей Сергеевич много лет спустя поделился со мной воспоминаниями о том, что он не успел хорошенько усвоить за четыре визита в Сокольники клиники туберкулеза вообще и, в частности, костно-суставного туберкулеза.

Как впоследствии вспоминал Сергей Сергеевич, при обходе комиссии получился полный конфуз. В начале и Г. С. Бом и Т. П. Краснобаев, видя явные ошибки применявшегося лечения у детей с кокситами, гонитами и спондилитами, молча переглядывались между собой, но, щадя самолюбие Г. Л. Гара, - хирурга лет 50-ти с лишним, не высказывали критических замечаний и даже остерегались задавать коварные вопросы. Но наконец, терпение Т. П. Краснобаева лопнуло, и когда у одного больного мальчика на основе одних только наружных признаков и клинических данных он заподозрил, что кокситом поражен правый, а не левый тазобедренный сустав и попросил дать его рентгенограмму, то, взглянув на последнюю, он, отойдя от больного, тихо произнес: «Мне кажется, Георгий Лукич, правильнее будет установить постоянное вытяжение не на левую ногу, как сейчас стоит, а на правую».

На всю жизнь запомнился С. С. Юдину скандальный позор его и Г. Л. Гара, поскольку сильнее осрамиться было невозможно. Алексей Васильевич, который до сих пор абсолютно доверял Г. Л. Гару и С. С. Юдину в лечебной части, готов был сквозь землю провалиться.

Сергей Сергеевич мечтал исправить тягостное впечатление тем, что покажет комиссии свое хирургическое отделение, где он намеревался хвастаться такими достижениями, как несколько случаев обширных, даже тотальных торакопластик при застарелых эмпиемах плевры, своими первыми удачными резекциями желудка, коими он был так горд, а так же несколькими женщинами, оперированных по поводу фибромы, рака и выпадения матки.     

Но для того, что бы услышать одобрение комиссии, у С. С. Юдина имелся больной, который для них, ортопедов, был, безусловно, интересен. Сергей Сергеевич отыскал мальчика 8-ми лет с полной двусторонней косолапостью. Он ходил, наступая на тыловую поверхность своих стоп. Поэтому С. С. Юдин вместе с Г. Л. Гаром оперировали обе стопы сразу. Они удалили таранные кости и сразу же загипсовали в исправленном положении. Ребенок уже прилично начал ходить.

Каково же было удивление и негодование хирургов, когда Т. П. Краснобаев сухо, но твердо и решительно заявил, что «ребенка вы искалечили непоправимо». В последующем, С. С. Юдин, побывав в Морозовской больнице в клинике профессора Т. П. Краснобаева, увидел десятки детских ножек, надежно исправленных моделирующей редрессацией и этапным гипсованием, понял, до какой степени они с Г. Л. Гаром были не правы и попросту безграмотны в этом деле.

Данный случай запомнился Сергею Сергеевичу на всю оставшуюся жизнь и при каждом новом случае, прежде чем торопиться импровизировать самому, он старался в солидных руководствах узнать не только то, что сделали уже другие корифеи, но так же и то, что является наиболее правильным и лучшим для больного.

Хочется сказать несколько слов о Т. П. Краснобаеве. Это, безусловно, был крупный хирург по костно-суставному туберкулезу. Но в медицинском мире, как не раз подчеркивал С. С. Юдин, Т. П. Краснобаев почти абсолютно не признавал ни чьих авторитетов. Тогда, в «Захарьино», это Сергея Сергеевича просто бесило. Он никогда не посмеивался над русскими и иностранными светилами, но считал их не светилами, а так – способными техниками, недурными клиницистами-практиками. И это пренебрежительное отношение проявлялось практически ко всем: к С. П. Федорову, И. И. Грекову, В. А. Оппелю, П. А. Герцену, Цезарю Ру,  Госсе,  А. Биру,  Зауэрбруху и многим другим.

Образцовым маленьким санаторием для лечения кокситов он считал Александр – госпиталь в Лондоне, а знаменитого американского ортопеда Элби (Alby), предложившего оперативную фиксацию остистых отростков при спондилитах, Т. П. Краснобаев считал полным неучем, использующим в хирургии не науку, а столярное мастерство.

Сергея Сергеевича Т.П.Краснобаев, по-видимому, всегда недолюбливал. Тогда в «Захарьино» он был для него «способным мальчишкой, с золотыми глазами». Он никогда не терпел даже молчаливой критики, а ждал в свой адрес не только почтения, но и преклонения.

Когда С. С. Юдин пригласил очень хорошего скульптора, чтобы сделать бюст Т. П. Краснобаева, то согласия позировать удалось добиться с большим трудом. Зато бюст получился очень хороший.

Другой раз Сергей Сергеевич попросил портрет Т. П. Краснобаева для своей галереи. Причем просил он его через З. Ю. Ролье и обещал повесить его в хорошей рамке среди самых знаменитых хирургов мира. Т. П. Краснобаев упорно твердил З. Ю. Ролье, что даст свой портрет только в том случае, если сам Сергей Сергеевич лично обратится к нему с этой просьбой. Пришлось, конечно, С. С. Юдину выполнить эту блажь Т. П. Краснобаева.

Но все же много лет спустя у С. С. Юдина и Т. П. Краснобаева произошло довольно серьезное столкновение. Перед выборами новых член-корреспондентов на сессии АМН СССР, Тимофей Петрович очень хлопотал о том, чтобы обеспечить избрание одного из его кандидатов. Как член конкурсной комиссии клинического отделения АМН СССР, С. С. Юдин имел все материалы об этом кандидате и знал, что печатных работ у него очень мало и поэтому сам был категорически против.

И вот, в день выборов, когда уже были розданы бюллетени, С. С. Юдин стоял в одном из углов зала с группой профессоров. В этот момент подошел Т. П. Краснобаев и, насмешливо улыбаясь, сказал: «Что, Сергей  Сергеевич! Агитируете?». «Да – ответил Сергей Сергеевич – и вопреки вашему совету». Т. П. Краснобаев побагровел и резко ответил: «Вы еще молоды меня-то учить». Тогда в присутствии 3–4 профессоров С. С. Юдин ответил: «Ну, Тимофей Петрович, здесь, в Академии, разница в наших годах не есть главный фактор. Ведь не вы меня выдвигали и баллотировали в действительные члены АМН, а я вас». Т. П. Краснобаев отошел молча, ибо ответить было ему нечего.   

В заключение комиссии о работе хирургического отделения «Захарьино», не была высказана положительная оценка работы, поэтому решено было расширить койки для больных детского костного туберкулеза.

Для этого была приглашена на работу З. Ю. Ролье, принявшая больше половины коек костного детского туберкулеза.

Как уже упоминалось, Г. Л. Гар уехал на Юг. Впоследствии, по прошествии многих лет, вспоминая работу в «Захарьино», Сергей Сергеевич подумал, что Г. Л. Гара уже нет в живых. Как вдруг, в 1948 г. он случайно прочитал в центральных газетах извещение о присвоении почетного звания «Заслуженного врача республики» доктору Г. Л. Гару, которому к тому времени было уже должно быть под 80 лет.

С. С. Юдин, по-своему, очень любил З. Ю. Ролье, которая в то время заведовала костным детским санаторием в Сокольниках и которую удалось сманить в «Захарьино» на более широкую практическую работу. Она была одной из наиболее замечательных женщин-врачей, которую Сергею Сергеевичу пришлось встретить в своей жизни. В то время она являлась вдовой брата доктора Александра Ролье – известного специалиста фтизиатра, владельца группы санаториев в Швейцарии. Зинаида Юлиановна, будучи русской по происхождению, окончила медицинский факультет в Лозанне и была одной из любимейших учениц и другом дома профессора Цезаря Ру, который тоже был женат на русской. Ставшей невесткой Ролье, Зинаида Юлиановна у деверя хорошо изучила принципы и технику солнцелечения и ортопедию суставного туберкулеза. Она овдовела в 27 лет. Хотя она и имела полную возможность остаться в Leysin, где ее все очень любили, и где у нее было два санатория, доставшиеся ей по наследству от мужа. Тем не менее, она решила вернуться в Россию, где жили ее мать и сестра.

С тех пор Зинаида Юлиановна отдала всю себя делу лечения костного туберкулеза и ее следует считать, безусловно, лучшим специалистом этой области хирургии в нашей стране в те времена.

Когда они работали вместе с С. С. Юдиным в «Захарьино», ей было 30 лет. Это была рослая, отлично сложенная, очень интересная женщина, с русской мягкостью и благородством, а так же блестящим европейским лоском.

Так как заживление суставного туберкулеза длилось долгими месяцами, активная роль врача при этом была очень скромной. На работе З. Ю. Ролье была не только очень пунктуальной, но и весьма требовательной. С сестрами, нянями и учительницами в палатах она была официальна, зато вне службы, встречаясь в парке или за общим столом, она со всеми была исключительно любезна и внимательна. В этом явно чувствовался признак заграничного воспитания, от которого ей не удалось отделаться в течение всей ее жизни.

Сергей Сергеевич впоследствии вспоминал: «любопытно вспомнить обстоятельства первого знакомства З. Ю. Ролье с моей женой Натальей Владимировной. Был конец марта, и наступило полное половодье: ездить нельзя было ни в санях, ни на колесах. Тем не менее, уговоривши З. Ю. Ролье ехать в «Захарьино», я вез ее в маленьких извозчичьих санях и правил лошадью, которая шла почти шагом, вследствие бездорожья. Мы почти уже приехали. В ночном весеннем тумане два ряда освещенных окон больницы сверкали как дивная бриллиантовая брошка. Я сказал об этом З. Ю. Ролье и добавил, что мы уже въезжаем в Куркино и остается проехать последнюю низину, где шоссе залито потоками талой воды. Я уверен был, что лошадь сама ногами на ощупь удержится на шоссе. Но лошадь встала среди самого бурного потока, т.е., в самой низине. Я стал ее понукать, подергивать и постегивать вожжей. Тогда моя лошадка медленно, но решительно стала сворачивать вправо, а так как полозья саней, очевидно стояли в глубоких колеях, наезженных за зиму, то сами сани начали клониться набок, и, прежде чем мы успели даже крикнуть, мы оба вывались в бурлящую полую воду. Лошадь остановилась, как только сани легли на бок. З. Ю. Ролье громко хохотала в темноте. Я быстро повалил сани на полозья и за узду перевел лошадь, смело шагая в своих валенках по потокам весенней воды. З. Ю. Ролье, продолжая хохотать, тоже пришла к санкам по воде – терять было уже нечего. Вот в таком-то виде мы и приехали к моей жене, чтобы переодеться, ибо вести З. Ю. Ролье, насквозь мокрую к Алексей Васильевичу, я не решился».        

С. С. Юдин с З. Ю. Ролье проработал около 2-х лет, исключая ее поездку в Швейцарию. З. Ю. Ролье оставалась швейцарской гражданкой и в любой момент могла уехать на совсем за границу.

По распоряжению Минздрава хирургические койки были ликвидированы и С. С. Юдин в 1922 г. уехал на другую работу в г. Серпухов. В 42-летнем возрасте З. Ю. Ролье вышла повторно замуж за известного профессора хирурга, заведующего кафедрой хирургии, которого мы будем называть из чисто этических соображений М.М.Д, в прошлом учившимся в школе академика Н. А. Вельяминова.

В дальнейшем, у профессора М.М.Д., как вспоминал С. С. Юдин в 1940 г., был диагностирован тотальный рак желудка. Сергей Сергеевич сделал лапаротомию, но желудок был поражен настолько, что невозможно было наложить даже гастростому. Операция закончилась энтеростомией. Как впоследствии писал С. С. Юдин: «какого мне было, выйдя из операционной, сообщать безнадежные данные операции моей дорогой Зинаиде Юлиановне! Но мне и в голову не могло придти, чем закончится мое извещение о трубке, введенной в кишку для кормления.

- «Как, как? – почти вскрикнула она. Резиновая трубка? И он узнает и все поймет?! Нет, тогда пусть лучше он не просыпается из наркоза. Я очень прошу Вас сделать так, что как только он начнет просыпаться, то не давайте ему прийти в сознание, а добавляйте наркоз. Пусть он умрет от наркоза, не переживши сознание безнадежности ракового больного».

Сергей Сергеевич обещал сделать все согласно ее желанию, но сам был почти уверен, что она одумается и к вечеру или завтра утром разрешит ему проснуться, ибо ее собственные нервы не выдержат сознания, что она и С. С. Юдин убивают ее мужа наркозом. «Десятки, сотни раз на моей жизни – писал С. С. Юдин, – вопрос этот вставал не теоретически, а всегда по совершенно конкретным выводам: ускорять смерть безнадежно больных, особенно если они испытывают мучительные, острые боли. Нет такого права у врачей, и, наоборот, формально такой поступок можно трактоваться как убийство, т. е. преступление. Вопрос этот вставал перед бесчисленными поколениями врачей во всех странах, в течение многих веков. Никакого ответа на него до сих пор нет; вернее, ответ – отрицательный, т. е., что нельзя этого делать: пусть больной страдает, пусть, глядя на него, мучаются родственники, но врачи не должны ускорять наступление смерти».

З. Ю. Ролье умоляла Сергея Сергеевича не давать просыпаться ее мужу, сколько бы ни протянулась агония. «Вот когда я мог бы найти отличный выход для самого себя: не отказывая ей, предоставить ей как жене и врачу морфий, эвипан, авертин, т. е. те средства, которыми мы поддерживали наркоз уже двое суток. Пусть сама не только принимает столь мужественное, небывалое решение, но сама же и вводит наркотические вещества. Не мог я быть столь жестоким и, принимая ее требования, не давать просыпаться, я, разумеется, избавил ее саму, и проводил повторные наркозы через дежурных сестер.

Шли уже четвертые сутки после операции. Он временами начинал просыпаться и сквозь сон говорить отдельные слова и короткие фразы. З.Ю.Ролье не отходила от него все эти дни и ночи.

На 5-е сутки я зашел к ней часа в 3 ночи. Пощупал пульс у М.М.Д. – на лучевой артерии его не было; но больной пытался повернуться в кровати и чуть-чуть застонал. Зинаида Юлиановна вышла за мной в коридор и попросила дать распоряжение ввести еще раз клизму с эвипаном. Я поглядел на нее и тихо сказал: ведь это будет – последняя. Я  знаю, ответила она твердо и не сводила с меня своего усталого, измученного, но непреклонного взора. Так значит делать? Спросил я еще раз. - Да, делайте – ответила она непоколебимо.

Я горячо поцеловал ее руку и ушел, отдавши роковое распоряжение. Утром маленькая палата была пуста». 

В те трагические для России послереволюционные годы по всей стране царил голод и холод. Продолжалась гражданская война. Была полная разруха и беспредел. «Захарьино» не было исключением.

С.С.Юдин добывал топливо для всего санатория, тщетно искал транспортные средства для вывоза дров из Фирсановки. Деньги не стоили ничего. Полученные от доктора Вайншенкера 5-ти пудов чаю, явились той реальной валютой, за которую куркинские крестьяне возили дрова сравнительно охотно. Поэтому топливный вопрос в какой-то степени был разрешен, что позволило хоть и плохо, но существовать семье юдиных.

Но продовольственный вопрос оставался очень острым. Никто не мог предсказать, что ждало страну и каждого из нас в ближайшие месяцы. Хотя из числа полученных в Центропленбеже продуктов, служащим полагалось получать паек, ведь другого источника снабжения не было.     Однако С.С.Юдин получал всего один паек на всю свою семью, т.е. жену, сына, няню и себя. Им конечно на пропитание не хватало.

Главная надежда была на корову, которую Сергей Сергеевич привез с собой из Тулы. Практически все домашними вещи и одежду он отвозил в Тулу к родителям Натальи Владимировны Юдиной, где обменивал их на муку. Сама корова была чудесная – огромная симеталка,  купленная у дяди Натальи Владимировны – Сергея Сергеевича Занфтлебен, еще в бытность их в Туле.

Но с кормом для коровы дело обстояло очень плохо, почти катастрофично. Крестьяне или не имели продажного сена или придерживали его до времени, когда за него можно будет получить цену более высокую.

Семья Юдиных переехала в «Захарьино» поздней осенью. Хотя не только снега, но и заморозков еще не было. Но косить было тоже уже нечего.