Среди сверстников С. С. Юдина выделялся своей одаренностью Леонид Васильевич Курчевский. В 1922 г. он изобрел двигатель, работающий на спиртоэфирной смеси. По рекомендации С. Орджоникидзе он стал руководителем, а с 1933 г. – Генеральным конструктором по созданию опытных образцов динамо-ракетной пушки ДРП. Созданные им образцы ДРП устанавливались на самолетах типа «истребитель», конструкции Д. П. Григоровича. В 1937 г. Л. В. Кульчевский был осужден по ложному обвинению и погиб в ссылке, а в 1955 г. – был посмертно реабилитирован.

В гимназические годы С. С .Юдина больше всего интересовали естественные науки. Учился он, честно сказать, не всегда добросовестно, и в его дневнике бывали не только 5, но больше 4 и 3. Однако уже тогда он с большим интересом препарировал лягушек, читал преимущественно медицинские книги и мечтал о хирургии. «Готовясь к переэкзаменовке при переходе в 8-ой класс, мы с братом Петей брали частные уроки у некоего московского преподавателя, жившего летом тоже в Царицыне-Дачном».

А годом позже уже сам С. С. Юдин сам давал уроки сыну одного из Российских богачей – А. Ф. Морозова. Сергей Сергеевич очень гордился этим заработком, который давал ему возможность покупать книги и необходимые материалы для проведения исследовательской работы.

С. С. Юдин очень любил ремесленные работы. Он постоянно столярничал, выпиливал лобзиком, интересовался черчением и, естественно, препарированием лягушек. Помимо этого он обладал не только хорошим слухом и пел в гимнастическом хоре, но и неплохо играл на скрипке и даже играл на вечерах в симфоническом оркестре.

Безусловно, что тренировка рук при столярных работах, а так же скрипичные упражнения способствовали развитию у него необычайной подвижности пальцев.

Видный хирург, один из лучших учеников С. С. Юдина, профессор Д. А. Арапов вспоминал, что в рентгеновском кабинете Лефортовского госпиталя, а затем и в факультетской терапевтической клинике I МГУ, числился штатив для рентгеноскопии, сделанный из дуба руками какого-то искусного столяра–краснодеревщика, снабженный держателем для трубки, подвесным экраном и рычажной металлической диафрагмой. Эксплуатационные качества этого штатива были настолько высоки, что учитель Д. А. Арапова, профессор Я. Г. Диллон не расставался с ним и предпочитал его довольно громоздкому штативу немецкой фирмы, которым так же располагал рентгеновский кабинет.

«И вот однажды, - пишет Д. А. Арапов, - наш шеф обратился к нам с вопросом: - А знаете ли вы, кто так отлично смастерил своими руками наш штатив для рентгеноскопии, на котором мы постоянно работаем и с которым мне было жалко расставаться при переезде из госпиталя? Запомните, товарищи, что штатив этот был задуман и построен от начала до конца отличным мастером, русским хирургом Сергеем Сергеевичем Юдиным, который не менее хорошо умеет производить сложные, тонкие хирургические операции».

Что поражало всех без исключения в Сергее Сергеевиче, так это его руки. И действительно, руки С. С. Юдина удивляли практически всех. Как вспоминала М. П. Голикова (его бессменная операционная сестра), она спросила у скульптора М. П. Оленина, работавшего над барельефом Сергей Сергеевича, который ныне стоит на надгробном памятнике на Новодевичьем кладбище, что руки С. С. Юдина не очень похожи, не его, как бы не живые. М. П. Оленин переделывал их несколько раз, но руки не получались. «Я знал эти руки, - вскрикнул М.П.Оленин, - а сейчас к своему ужасу понял, что не могу их вспомнить!». Руки С. С. Юдина восхищали и поражали. Некоторые находили в них что-то неприятное. Его пальцы были очень гибкими и их можно было согнуть как в ладонную, так и в тыльную стороны равным образом. В их необычном движении было что-то червеобразное, и находились люди, которых это отталкивало, но все равно и им было трудно оторвать взгляд от рук Сергея Сергеевича. Они были большие и мягкие, при этом постоянно двигались: кисти отдельно, пальцы отдельно.

К. С. Симонян вспоминает, что приехавшая в Москву американская журналистка Нила М., изъявила желание повидаться с С. С. Юдиным (журналистка была специалистом по знаменитостям). Встретились они в кабинете С.С.Юдина. Разговаривали на английском языке, и уже после первых слов приветствия Нила М., со свойственной ей непосредственностью, бросилась к Сергею Сергеевичу и схватила его за руки. С.С.Юдин терпеливо предоставил журналистке свои кисти и дал возможность сгибать пальцы, как ей вздумается, а затем спросил, что все это значит?

Журналистка вернулась в свое кресло, заметив шутя, что не является гадалкой и, произнесла:

- Такие руки, как у Вас, я встречаю всего третий раз. Ни одна знаменитость, даже Чарли Чаплин, которого я хорошо знаю и который является моим лучшим другом, не имеет таких рук!

Далее она сообщила, что первым обладателем таких рук, как у С. С. Юдина, был знаменитый немецкий актер Конрад Вейдт. Вторым человеком, которому принадлежат такие руки, был известный эстрадный артист Александр Вертинский.

 Я с вами не соглашусь что мы не найдем и четвертой пары таких рук, если покопаемся в памяти, ответил Сергей Сергеевич.

Бурно обсуждался вопрос о том, кто бы мог быть обладателем четвертой пары таких рук. В конце концов, кто-то вспомнил о руках юноши, героя новеллы Стефана Цвейга «24 часа из жизни женщины». В описании игорного дома в Монте-Карло, талантливый писатель представил целую галерею рук, среди которых особенно выразительными были руки, принадлежащие этому юноше.

В течении нескольких дней Нила М бывая в Институте им. Н. В. Склифосовского, не переставала говорить о юдинских руках и обещала написать о них специальную статью. К сожалению, и по сей день нам неизвестно, выполнила ли она свое обещание.

Спустя несколько лет, после того, как А. Вертинский вернулся в Советский Союз, он поступил в Институт им. Н. В. Склифосовского для операции, которую выполнил один из лучших учеников С. С. Юдина, профессор Д. А. Арапов. «В один из вечеров, во время дежурства, я произвел с руками Вертинского примерно те же манипуляции, что и американская журналистка во время посещения С. С. Юдина. Действительно в руках Вертинского и Юдина было огромное сходство, но руки С. С.Юдина были гибче, пальцы более мягкими и подвижными, что, может быть, объяснялось формированием их феноменальных свойств в течение многих лет, условиями работы в операционной».

            В 1911 г. С. С. Юдин поступил на медицинский факультет московского Университета. Годы учебы С. С. Юдина в университете совпали с окончанием борьбы прогрессивно настроенных профессоров за университетскую автономию. Эта борьба была неравной, в связи с реакцией, последовавшей в ответ на революционные события 1905 – 1906 гг., в результате которой часть передовых профессоров вынуждена была покинуть университет, а их места заняли ставленники реакционного министра просвещения Л. А. Кассо.

            Несмотря на то, что профессор Р. И. Венгловский был назначен Л. А. Кассо, он был блестящим лектором и педагогом и студенты, несмотря на отрицательное к нему отношение, охотно занимались у него на кафедре.

            На одной из лекций заведующий кафедрой факультетской хирургии, профессор И. К. Спижарный обратился к студентам с покаянной речью, в которой объяснил,  что он не покинул в знак протеста кафедру, чтобы не отдавать ее в руки ставленников Л. А. Кассо. Из таких же побуждений остался заведующим кафедрой госпитальной хирургии профессор А. В. Мартынов и ряд других преподавателей.

            Как преподаватель, профессор И. К. Спижарный очень много давал студентам: он стремился преподносить материал системно, на лекциях обязательно демонстрировал больных, иногда даже проводил операции в специально построенной (еще Н. В. Склифосовским) для этих целей операционной. Любимым изречением его было: «Помните – благо больного превыше всего!». В клинике профессора И. К. Спижарного много внимания уделялось вопросам анестезии, внедрялись новые способы обезболивания и, в частности, спинномозговая анестезия.

            Этот экскурс в историю необходим для того, чтобы понять те уже скрытые временами влияния, которые оказывали на С. С. Юдина его Учителя. В этой связи легко проследить, как С. С. Юдин сохранил приверженность тем проблемам, которые в те времена решались на кафедрах, и где закладывался прочный фундамент будущего выдающегося хирурга.

Как уже упоминалось, интерес к хирургии появился у С. С.Юдина, когда он был еще студентом. Сергей Сергеевич часто посещал клинику профессора Р. И. Венгловского, а так же гинекологическую клинику профессора А. П. Губарева. На любознательного студента обращали внимание и другие преподаватели. Еще будучи студентом, С. С. Юдин написал статьи о лечении холеры и дизентерии, которые хвалили и другие преподаватели за старание и любознательность. Одновременно с этим Сергей Сергеевич самостоятельно стал изучать английский язык, понимая, что знания этого языка будут обязательно востребованы в последующие годы.

            Что касается заведующего кафедрой акушерства и гинекологии, профессора А. П. Губарева, в гинекологической клинике которого С. С. Юдин не только учился основам хирургической техники, но и с которым мечтал работать после окончания университета.

А. П. Губарев был талантливый клиницист, гинеколог и хирург, автор двухтомного руководства «Основы гинекологии и основы абдоминальной хирургии», изданного в 1910 г. и переизданного в 1925 и 1935 гг. Значение этого руководства было столь велико, что еще в 40–е и 50–е годы оно было настольной книгой гинекологов и хирургов.

А. П. Губарев, внесший значительный вклад в теорию и практику оперативной гинекологии, оказал существенное положительное влияние на С. С. Юдина, во многом определив основные направления его будущих работ. Сам Сергей Сергеевич в «Размышлениях хирурга» писал о профессоре А. П. Губареве следующее: «Лекции, семинары, показательные операции, а еще более, групповые беседы при коллоквиумах, могут оказать глубочайшее, незабываемое впечатление на слушателей, на всю жизнь врезаться им в память и не только повлиять на окончательный выбор специальности, но и предопределить научную тематику на долгие годы.

Со мной случилось именно так. Из тех хирургических проблем, коими я занимался всю свою жизнь, многие выросли из семян, оброненных моим учителем профессором А. П. Губаревым порой в коротких фразах на лекциях или беседах, и всегда его мысли были выражены без пафоса, но сильно, выразительно. Я, конечно, не помню ни этих фраз, ни самих случаев через 35 лет, но я уверен, что проблемы анестезии, борьбы с инфекцией и тема трансфузий были привиты Александром Петровичем, подобно тому, как, безусловно, он подал мне пример оживлять академические лекции не только конкретными клиническими примерами, но даже случаями житейскими».

С.С.Юдин всю свою последующую жизнь очень тепло и с благодарностью относился к своему учителю А. П. Губареву, который со своей стороны платил ему тем же.

Недаром к первой в своей жизни монографии С. С. Юдина «Спинномозговая анестезия», Александр Петрович дал замечательное предисловие, в котором написал следующее: «Я с большим удовольствием ознакомился с этим самостоятельным сочинением одного из моих учеников, который уже успел обнаружить свое сознательное и умелое отношение к хирургическому делу и стал получать достижения, которым я от души порадовался… Чем, кроме наилучших, сердечных пожеланий автору и практической пользы от этой работы, которую он выполнил с таким знанием и настойчивостью, умением и добросовестностью, могу закончить это предисловие. Успех этого сочинения, думаю, обеспечен вполне. Убедиться в этом надо предоставить читателю».

            Начавшаяся первая мировая война не только помешала С. С. Юдину в осуществлении его планов, но не дала даже возможности врачам его выпуска сдать Государственные экзамены. В августе 1914 г., в первые же дни войны с Германией, С.С.Юдин отправился добровольцем в составе 5-го передового отряда Красного креста в действующую армию. Вскоре он был зачислен зауряд-врачом Гвардейской стрелковой бригады в составе 2-ой Гвардейской дивизии, которая в первые месяцы войны сражалась в районе Люблин-Холм (Краковское направление).

Зауряд-врач С. С. Юдин. I Империалистическая война (1814 г.)

          Находясь в передовых частях войск, Сергей Сергеевич со свойственной ему энергией и энтузиазмом развил бурную деятельность по своей медицинской специальности, не ограничиваясь только лечением больных прямо в окопах и землянках, а так же перевязками раненых. Он одновременно командовал ротой и по ночам ходил в разведку. Сергея Сергеевича, единственного из врачей полка, часто можно было видеть в окопах на передовой линии, где он знакомился с санитарным состоянием, бытовыми условиями и жизнью бойцов в окопах. За проявленную смелость в боях С. С. Юдин был награжден Георгиевской медалью  с надписью «За храбрость».

Весной 1915 г. С. С. Юдин был назначен врачом 267-го пехотного полка и одновременно начальником дивизионного санитарного отряда N 101 при 67 пехотной дивизии. Его родной брат Петр был командиром 16-ой роты полка, где служил вместе с Сергеем Сергеевичем.

Туда, где нужна была активная работа врача, Сергей Сергеевич сам вызывался идти, не взирая ни на какую опасность. Так, однажды стало ясно, что в отличие от будничных ночей окопного сидения обеих сторон с редкими перестрелками, именно в эту ночь будет открыт интенсивный огонь и прольется много крови. Предвидя наступление грозных событий, Сергей Сергеевич не стал ожидать, когда раненые станут поступать в полковой перевязочный пункт в тылу, а, единственный из врачей полка, отправился вместе с командой разведчиков на передовую линию. Сам С. С. Юдин следующим образом описывал этот эпизод: «Случилось, что вместе со своими разведчиками отправлялся в разведку и Петя. Слов нет, трудно было мне, старшему брату, оставаться в блиндаже, когда младший шел на проволоку рисковать жизнью. Я хотел быть около брата, чтобы оказать ему помощь в случае ранения.

Но, конечно, не это было главное. Звериное любопытство двадцатипятилетнего - бойца – побуждало меня самого не раз принимать участие в ночных разведках. На риск толкал меня и развитой охотничий инстинкт. Страшная мешанина чувств была тогда в моей душе: я чувствовал себя врачом, и охотником, и одновременно самой лакомой дичью. Я рисковал жизнью, и как этот риск тогда был не нужен…

В ту памятную ночь над землей пронеслась освежающая июльская гроза. Брат, вооруженный винтовкой и ручными гранатами, вместе с двумя солдатами бесшумно перелез через бруствер. С ним в разведку отправился и я. Обменявшись с братом одобряющим прикосновением рук, мы несколько расползлись в темноте, осторожно пробираясь через проволочные заграждения.

Чем ближе к неприятелю, тем чаще я поправлял на поясе деревянный кобур. В эти минуты мой маузер переставал быть занятной игрушкой, и я сильно полагался на его десятипатроновую обойму.

…Я не сразу сообразил, что потерял своих. Они должны быть где-то вправо. Я полз на локтях по жидкой грязи, как заблудившаяся ящерица, и пуще всего следил глазами, как бы не мелькнула, мерцая искрой, взлетающая немецкая ракета. Знал я, что неприятельские снайперы и стрелки, увидев меня, используют это. 

Есть ли за что укрыться? Или – конец?

Изнемогая, я полз наугад. И вот прямо перед собой увидал я мгновенное сверкание взвившейся искры. Взлетела роковая ракета. По месту, откуда мелькнула бледная полоса, я понял, что нахожусь вблизи неприятельских окопов. Меня пронзила мысль: На это раз конец!  Тридцать – сорок секунд действия ракеты показалось вечностью. Но при синеватом холодном свете магния, я успел рассмотреть, что лежу под прикрытием трупа немецкого солдата. Шинель на нем после бесконечных дождей и высыханий заскорузла, дыбилась странным горбом. Труп лежал ко мне спиной. Остро запомнились широкий суконный хлястик и медная позеленевшая пуговица. Я приник к подогнутой сзади ноге убитого, и щека моя ощущала его жесткий сапог…

Это труп спас мне жизнь. Мог ли я думать тогда, что через пятнадцать лет другие трупы помогут мне спасать другие жизни сотнями?»

Весьма интересны воспоминания родного брата С. С. Юдина – Петра Сергеевича Юдина, который вместе, как я уже упоминал, воевал с ним в одном полку в период с 1914 по 1916 гг., поэтому я счел возможным привести их полностью.

«В августе 1914 г., в первые же дни войны с Германией, С. С. Юдин, еще будучи студентом, добровольцем отправился в действующую армию и был зачислен в Гвардейский корпус, который в первые месяцы войны сражался в районе Люблин-Холм (на Краковском направлении). Сергей Сергеевич находился на передовых частях войск, не раз выполнял свою работу младшего врача, которую почитал своим священным и почетным долгом, под непосредственным обстрелом, за что был награжден медалью с надписью «За храбрость».

Весной 1915 г. Сергей Сергеевич узнал, что его родной брат Петр в чине прапорщика отправлен служить на фронт в 267-пехотный Духовщиннский полк (67-й пехотной дивизии). С. С. Юдин добился перевода в тот же полк. Сергей Сергеевич прибыл в полк, занимавший позиции на реке Бзура западнее г. Жирардов (под Варшавой), а затем несколько южнее в Скерневицком направлении.

В полку Сергей Сергеевич, со свойственной ему энергией и энтузиазмом развил бурную деятельность по своей прямой медицинской специальности, не ограничиваясь только лечением больных и перевозками раненых; последних в это время было немного, так как шла позиционная (окопная) война на временно стабилизировавшемся фронте.

Сергея Сергеевича, единственного из врачей полка, часто можно было видеть в окопах на передней линии, где он знакомился с санитарным состоянием, бытовыми условиями и жизнью бойцов в окопах. Вспоминается один характерный эпизод, когда заночевав у меня в землянке  в первой линии окопов и обнаружив вечером при свете лампы малярийных комаров, Сергей Сергеевич немедленно наловил несколько штук комаров и в спичечном коробке при рапорте на имя Главного врача полка (Стенцеля) представил это «вещественное доказательство» с указанием на необходимость принятия профилактических противомалярийных мер.

Этому рапорту не было дано ходу, так как другие врачи полка запротестовали, опасаясь, что на них будет возложена обязанность выполнять противомалярийные мероприятия в зоне действия огня противника, куда эти врачи не имели большого желания выезжать.

Несмотря на этот и ряд других конфликтов с врачами полка, которые, считая Сергея Сергеевича «беспокойным элементом», сующимся не в свое дело, не могли все же не замечать, во-первых, активность патриотической работы Сергея Сергеевича на пользу Родине и, во-вторых, не в состоянии были не оценить начавшегося проявляться уже тогда хирургического мастерства и таланта молодого врача.

Отношение главного врача к Сергею Сергеевичу можно иллюстрировать тем, что наиболее неприятные служебные поручения возлагались именно на Сергея Сергеевича. Так, например, когда в полку по приговору военно-полевого суда приводилась в исполнение смертная казнь и, так как по положению при казни должен быть присутствовать врач, чтобы констатировать факт смерти, то на эту неприятную роль был назначен именно Сергей Сергеевич, который, естественно, в порядке дисциплины, не мог отказаться от выполнения приказания.

Однако туда, где нужна была активная работа врача, Сергей Сергеевич вызывался идти независимо от сопряженной с этим опасностью. Так, в мае 1915 г. командование приказало начальнику команды разведчиков полка произвести ночную вылазку и, преодолев проволочные заграждения противника, достичь немецких окопов, захватить «языка» (пленного) и живым доставить его в штаб полка для допроса. Такая активная деятельность Сергея Сергеевича не прошла незамеченной со стороны более высокого медицинского начальства, а именно дивизионного врача статского советника Чеважевского, который ценя по заслугам работу Сергея Сергеевича, тем не менее, по-видимому, недолюбливал его за «тяжелый характер». Во всяком случае, особой привязанности к своим прямым начальникам у Сергея Сергеевича так же не было.

Благодаря вышеуказанным действиям Сергея Сергеевича и его близости к боевым частям, а так же постоянному непосредственному общению с командирами и бойцами, популярность Сергея Сергеевича среди офицеров и солдат полка быстро росла; он был на лучшем счету у командира полка (полковника Калиновского Анатолия Аполлоновича) и сблизился не только со многими офицерами своего полка (капитаны Салтыков и Романов, поручик Закушняк – известный артист декламатор, прапорщик Зубрицкий и др.), но и с офицерами 67-го артиллерийского дивизиона (генерал-майор Мальковский, поручик Зенкевич и др.).

Сергей Сергеевич был в полку тем, что называется «душой общества». Не было ни одной вечеринки, собрания, дружеской беседы, где бы Сергей Сергеевич не играл одну из первых ролей. Часто после ужина в офицерском собрании, когда полк находился в резерве, Сергей Сергеевич брал гитару и, сам себе аккомпанируя, пел с чувством цыганские романсы, великолепно имитируя этот своеобразный в то время жанр песни, очень нравившийся тогдашнему офицерству.

Будучи с юных лет страстным охотником, Сергей Сергеевич даже на фронте имел с собой охотничье ружье и в период затишья участвовал во всех коллективных (групповых) охотах, устраиваемых по инициативе командира полка, так же большого любителя охоты.

В начале июня 1915 г. русские войска, находившиеся западнее Варшавы, начинали отступать, так как им грозило окружение, вследствие того, что немцы прорвали русский фронт северо-восточнее и юго-восточнее Варшавы.

В первом же аръергардном бою под Пясечко (30 км юго-западнее Варшавы) я был тяжело ранен (пулевое ранение) в позвоночник. Узнав об этом по полевому телефону, Сергей Сергеевич поскакал верхом на передовые позиции, осмотрел меня и счел необходимым немедленно эвакуировать в тыл. Надо было видеть с какой энергией, преодолевая множество трудностей (в особенности из-за того, что шоссейные и железные дороги были забиты беженцами), Сергей Сергеевич доставил меня в Варшаву, а там добился получения отдельного купе в скором поезде, привез в Москву, поместил в госпитально-хирургическую клинику к одному из своих любимых учителей, профессору Мартынову и в тот же вечер, едва повидав в Москве родителей, выехал обратно в действующую армию, где его ожидала большая работа, из-за усилившегося во время боев наплыва раненых. При продолжающейся в то время эвакуации один польский помещик (владелец имения Добеш) подарил Сергею Сергеевичу, чтобы она не досталась немцам, свою любимую собаку пойнтера Альфу, которая до конца войны неотлучно сопровождала Сергея Сергеевича на всех фронтах, где он бывал. Знали так же, что если вдруг, внезапно в качестве вестового вбегала куда-нибудь Альфа, то это означало, что через две-три минуты сюда верхом на коне или пешком явится веселый и жизнерадостный Сергей Сергеевич.

С. С. Юдин на фронте со своей собакой Альфой (1915 г.).

 До осени 1915 г. армия с боями отступала через Польшу и Белоруссию. 267-ой пехотный Духовщинский полк останавливался на позиции по долине речки Скоробово в 10 – 15 км северо-восточнее Барановичей. Здесь фронт продержался в течение всего 1916 г.; опять началась позиционная (окопная) война с небольшими перестрелками и местными боями. Зимой 1915 – 16 гг. 67-ая пехотная дивизия временно находилась в резерве в тылу. 267–ой Духовщинский полк стоял в это время в районе железнодорожной станции Столбцы (на линии Москва –Брест).

15 июля 1916 г. Сергей Сергеевич, находившийся на передовых позициях близ разрушенного и полусожженного селения Горное Скробово, был тяжело контужен разорвавшимся рядом с ним тяжелым немецким снарядом, потерял сознание, был засыпан землей и спасся от осколков снаряда только благодаря тому, что шел в момент взрыва по скрытому в земле ходу сообщения, соединявшему передовые окопы с тылом. Придя в чувство при помощи оказавшихся невдалеке солдат, Сергей Сергеевич добрался до находившегося на расстоянии 2-х км от места происшествия штаба дивизии, а оттуда был отвезен в полевой госпиталь».

И только в 1916 г., выйдя из госпиталя, С. С. Юдин с отличием сдал Государственные экзамены и получил диплом врача.

В 1916 г. С. С. Юдин лежал в клиниках Девичьего поля, где он лечился в связи с тяжелой контузией с повреждением позвоночника. В это же время Сергей Сергеевич женился на Наталье Владимировне Платоновой (которая в то время была студенткой в частном университете). После венчания в церкви, родственники и гости пришли на свадьбу в роскошную квартиру дома фабриканта Жиро, где Сергей Сергеевич и Наталья Владимировна впоследствии жили до революционного переворота.

Наталья Владимировна и Сергей Сергеевич Юдины после свадьбы (1916 г.).

Отец Натальи Владимировны был очень богат. Ему принадлежало большинство пароходов, ходивших по Волге, как пассажирских, так и товарных. Его доходы приблизительно оценивались в 18 млн. дореволюционных рублей.

Как я уже вспоминал, помимо нескольких домов в Туле, они имели целый этаж в доме на Зубовской площади. Этот дом принадлежал фабриканту Жиро.

Мать Натальи Владимировны Юдиной, урожденная Платонова, была родной сестрой моего деда Федор Федоровича Занфтлебен, сосватала свою двоюродную сестру Валентину Федоровну Занфтфлебен (мою мать) за Юрия (Георгия по метрике) Сергеевича Юдина.

Благодаря этому у меня получилось двойное родство с С. С. Юдиным: со стороны матери Валентины Федоровны Занфтлебен - Баташевой и отца – Юдина Юрия Сергеевича.

Мой дед по матери Федор Федорович Занфтлебен, будучи на четверть немцем, обратился к Государю Императору Николаю II с просьбой разрешить сменить фамилию Занфтлебен, на фамилию своей жены – Лидии Васильевны Баташевой, поскольку во времена I-ой мировой Войны было не патриотично носить немецкую фамилию. Сам Федор Федорович (Занфтлебен – Баташев) был владельцем многих фабрик по изготовлению самоваров в Туле. Его самоварные фабрики были самыми крупными и популярными во всей России.

Петр Сергеевич Юдин был женат на урожденной Е. Н. Бахрушиной, племянницей знаменитого мецената Алексея Александровича Бахрушина, создавшего на свои пожертвования Государственный центральный театральный музей, который находится в Москве, на улице, носящей имя своего создателя, бывшей Лужнецкой.

А. А. Бахрушин родился в 1896 г. и к моменту революции ему был 21 год. Сам он был крупным фабрикантом – миллионером и владел кожевенными фабриками. Мастер литературного портрета, он оставил нам живые свидетельства разговоров, проходивших на знаменитых бахрушинских субботниках, где собирались самые талантливые представители столичной и провинциальной театральной элиты. Чего стоят, например, описания посещения музея старейшими актрисами Малого театра Г. Н. Федотовой или Н. А. Никулиной, «мага и чародея» М. В. Лентовского, В. И. Сурикова и М. А. Врубеля. В 1913 г. Литературно-театральный музей (как он тогда назывался) был передан А. А. Бахрушиным в дар государству, в ведение Российской Академии наук.

После революции, лишившись миллионов, А. А. Бахрушин продолжал дело своей жизни. Как писали газеты «он умел добиваться облюбованного им предмета настойчиво и неотступно. При этом он был бережлив  к казенной копейке. Он считал каждый советский грош и умел на скудные средства бюджета пополнять непрерывно и без того полные музейные сундуки». Жалованье же Бахрушин получал в 43 рубля. Умер рано, в возрасте 64 лет.

Кроме того, А. А. Бахрушин построил две больницы в Москве: больница им. А. А. Бахрушина – ныне 33 ГКБ, а так же противотуберкулезную больницу, располагающуюся напротив 33 ГКБ.

Одна больница для бедных им была построена в Зарайске. Кроме того, Бахрушины построили несколько училищ для сирот, для чего были выстроены специальные помещения для мальчиков и девочек отдельно, где их обучали по разным специальностям, а так же одевали, кормили, т.е. учащиеся находились на полном попечительском содержании до окончания образования. После окончания училища в обязательном порядке получали подарки: девочки – швейные машинки, а мальчики – набор инструментов для разнообразных специальностей. Те же, кто учился на актеров, имели возможность постоянно и, притом, бесплатно посещать и изучать материалы и экспонаты великолепного театрального музея.

Вместо благодарности за все многочисленные пожертвования и меценатство, А. А. Бахрушин стал нищим после октябрьского переворота, жил в маленькой коммунальной комнатке и голодал.

Семьи Петра Сергеевича и Юрия Сергеевича (моего отца) были вынуждены выехать из своего собственного дома на Бакунинской улице, 35, которая до революции носила название Покровской улицы, и так же проживали в коммунальных квартирах.

Сам Петр Сергеевич серьезно увлекался рыболовством со спиннингом, чему до революции учился за границей и был международным мастером спорта.

Во время ареста моего отца в 1928 г., Петр Сергеевич был в отъезде (на ловле семги). Я хорошо помню дачную постройку во Всесвятском, куда вынужденно выехали впоследствии обе семьи, и где сотрудники НКВД устроили безобразный обыск: все вещи сбрасывали на пол, вспарывались подушки и повсюду летал пух, отбирали посуду, серебряные ложки и тому подобные вещи. Вскоре после этого, моя мать Валентина Федоровна ездила по магазинам, в которых продавали, принадлежащие нашей семье предметы и всячески пыталась выкупить наиболее памятные и любимые вещи, естественно, насколько позволяли ей в то время финансы.

Вскоре Петр Сергеевич вернулся домой с рыбной ловли, и его супруга передала ему записку, в которой было приказано приехать в НКВД на Лубянку, где над ним сначала поиздевались, избили, затем посмеялись и посадили в тюрьму. Там же, между прочим, сказали, что его брат Юрий Сергеевич находится в тюрьме в Архангельске, и он может быть отправлен туда в качестве ссыльного и искать себе подходящую работу. Так и получилось. Оба брата с большим трудом нашли себе заработок, работая электро-монтерами и телефонными мастерами.

Так прошло около года. Однажды мальчишка, с которым я учился в одном классе, стал натравливать на Петра Сергеевича (инвалида I-ой мировой войны, бывшего царского офицера и командира роты) злую собаку, которая сильно его искусала. Петр Сергеевич не вытерпел такого издевательства, схватил породистую собаку за ноги и с большой силой ударил ее головой о стену дома. Собака естественно погибла, но к несчастью она оказалась принадлежащей начальнику НКВД Северного края Аустрину, который, кстати, впоследствии был расстрелян. За убийство собаки Петру Сергеевичу прибавили срок ссылки и его с семьей сослали в Сыктывкар.

 Но дядя Петя был очень энергичным человеком и, будучи ссыльным, изобрел приспособление по постоянному определению глубины для плавания кораблей по мелководным рекам. Изобретение оказалось столь нужным и оригинальным, что он добился того, что ему, ссыльному, разрешили поехать в Санкт-Петербург и продемонстрировать тамошним специалистам свое изобретение. Последнее было высоко оценено и, благодаря этому, Петр Сергеевич был реабилитирован и переехал с семьей жить и работать в Санкт-Петербург. Когда же его спросили, кем бы он хотел работать, то дядя Петя ответил, что хотел бы продолжить свое образование. А ему тогда было уже 42 года. Он не только стал студентом Института, но и впоследствии защитил кандидатскую диссертацию.

Мой отец продолжал жить с семьей и работать в Архангельске. Однажды жена одного из сотрудников НКВД, с сыном которого я так же учился в одной школе, пришла к нам в дом с экстренным советом от мужа немедленно покинуть город и уехать куда-нибудь в тот же день. Мой отец с семьей сразу же переехал в Калугу, где жили наши дальние родственники, и где мы прожили около 5 лет.

На наше счастье, С. С. Юдин, прооперировав одного из членов политбюро, обратился к нему с просьбой разрешить его родному брату с семьей вернуться в Москву, что и было осуществлено в 1939 году.

После выписки из госпиталя, С. С. Юдин получил отпуск на три месяца, нашел своего знакомого главного врача Николькой больницы и в течение отпускного срока стал учиться хирургии у А.В.Иванова. Последний был широко образованным врачом с громадным опытом и кругозором. По своим политическим убеждениям он был народовольцем, скрывавший в свое время от царской полиции Фрунзе.

В Николькой больнице ему был предоставлен домик, где они жили семьей. В это время у них была возможность иметь няню. У Алексея Васильевича он многому научился, неоднократно у него ночевал, с жадностью обучался врачебному делу в амбулатории и больнице, а вечерами, до самой глубокой ночи, он с такой же жадностью слушал интересные рассказы Алексея Васильевича о своих студенческих годах, о профессорах-учителях и о товарищах – земских врачах. Эти ночные сидения были для него не только отличными наставлениями для дальнейшей практической деятельности, но и особенно важны, как незаменимые уроки врачебной этики, морали и сознания долга.

Спустя три месяца после отпускного срока С. С. Юдин был направлен на военную службу старшим ординатором 40-го и 39-го сводных госпиталей в г. Тулу. После демобилизации, вызванной последствиями контузии, С.С.Юдин был назначен заведующим хирургическим лазаретом Красного Креста на 120 коек, продолжая в то же время работать в хирургическом отделении Тульской земской больницы (1917 – 1918 гг.).

В тульском госпитале С. С. Юдин занимался лечением эвакуированных раненых с германской войны.

В 1917 г. в семье Юдиных родился сын, тоже Сергей Сергеевич.

В 1918 г. С.С.Юдин вернулся в Москву и сразу же поехал к А. В. Иванову, которого, как я уже упоминал выше, хорошо знал с довоенного времени, в Никольскую больницу, где был очень тепло им встречен. А. В. Иванов одновременно являлся и главным врачом санатория «Захарьино».

Вновь встретились они с громадной радостью для обоих. Оказалось, что Алексей Васильевич, покончив с лазаретами, где во время войны долечивались раненые солдаты, ныне был занят организацией санатория,  что-то вроде филиала своей земской больницы в тех же самых, а так же и в других купеческих дачах и усадьбах. 

Алексей Васильевич не скрывал от Сергея Сергеевича и то, что он часто думал о нем и что он нужен был ему именно теперь, ибо А. В. Иванову предложили возглавить госпиталь в 4-х верстах от Никольской больницы. Там, в этом замечательном больничном здании, выстроенном вдовой профессора Г. А. Захарьина, необходимо было развернуть санаторий под названием «Центроплен-беж», предназначавшийся для лечения русских пленных, возвращавшихся из Германии с незажившими ранами, неправильно сросшимися переломами, свищами плевры и другими хирургическими заболеваниями.

Алексей Васильевич намеревался сам встать во главе этого санатория. Ему нужен был не только врач – лечебник, а помимо этого и молодой энергичный человек, которого можно было часто посылать в Москву добывать все необходимое, т.е., продовольствие, белье, медикаменты и прочее. Сергей Сергеевич через 30 лет с большим удовольствием рассказывал мне о том,  как это все это происходило.

Несколько строк об этой, в своем роде уникальной личности, чьим именем назван санаторий.

Профессор Григорий Антонович Захарьин был одним из самых выдающихся терапевтов Москвы 80–90-х гг. XIX столетия, основоположником так называемой Московской клинической школы. Он и А. А. Остроумов представляли собой университетскую и практическую терапию столицы, будучи в полном смысле слова властителями богатых пациентов хозяевами в этой обширной специальности.

После окончания медицинского факультета Московского Университета в 1852 г., Г. А. Захарьин работал в Берлине у Вирхова, Траубе, Фрерихса, в Париже у Клода Бернара и Труссо. С 1862 г. – директор факультетской терапевтической клиники Московского университета. Личность Григория Антоновича была очень сложной и противоречивой. Вернувшись из-за границы, Г. А. Захарьин решительно взялся за организацию клинического дела в России, в котором до того господствовали схоластика и рутина. Выделив в своей клинике несколько кроватей для детских и женских болезней, Г. А. Захарьин заложил, таким образом, основы будущим специальным клиническим дисциплинам. По его инициативе и при его содействии были подготовлены за границей первые специалисты по нервным болезням,  так же заболеваниям уха, горла и носа. Г. А. Захарьин разработал самостоятельный метод исследования больного, основанный на подробнейшем расспросе пациента (анамнезе), внимательнейшем наблюдении и изучении субъективного состояния больного и симптомов болезни. Г. А. Захарьин не хотел тратить свое время на подготовку и совершенствование своих врачей, поскольку это приводило к убыткам в деньгах. На последнее Г. А. Захарьин не был способен, ибо алчность его была известна всей Москве. Однако политическая реакционность и самодурство Г.А.Захарьина, окончательно оттолкнули от него все передовые элементы современного общества. В 1895–1896 гг. студенты отказались посещать его лекции, что заставило его незадолго до смерти в 1896 г. выйти в отставку. Главный труд Г. А. Захарьина «Клинические лекции», вышедшие в 4-х томах, имеют теоретическое и практическое значение и в настоящее время.

У Г. А. Захарьина была в Москве обширная частная практика, приносившая ему огромные доходы. В семье родителей Сергей Сергеевича были воспоминания о визите Г. А. Захарьина к моей прабабушке, а так же к моему дедушке по материнской линии (Федору Федоровичу Занфтлебену). Главным образом запомнилась бутафория, которой непременно обставлялись его визиты.

Запись на приезд профессора производилась за много дней до его визита. Накануне на квартиру больного приезжали ассистенты, при этом не столько для того, чтобы собрать предварительные данные о ходе болезни, сколько для осмотра квартиры, подъезда, лестницы, площадок и т.п. По указаниям ассистентов подготовлялась комната, где будет осматриваться больной, а так же другое помещение, где профессор, сидя один, в абсолютной тишине будет обдумывать план лечения. Давалось указание, что в эту комнату для обдумывания необходимо было поставить коробку шоколадных конфет, обязательно из магазина «Трамблэ» и непременно в круглой коробке.

Если квартира была не на первом этаже, то на площадках лестниц заранее ставились кресла, о чем должны были позаботиться ассистенты. Но главная их забота состояла в том, чтобы обеспечить абсолютную тишину во время обдумывания диагноза. Дело доходило до того, что даже в соседних квартирах просили на этот час увести детей и не рубить мясо. Но, несмотря на все принятые меры, при обдумывании болезни моей прабабушки, которая страдала раком матки, тишина оказалась недостаточной и раздраженный профессор попросил прекратить шум. Все домашние терялись в догадках, ибо не только ходили на цыпочках, но все молчали и старались не двигаться по всей квартире. Даже часы были остановлены, чтобы маятник не тикал, а в самый главный момент не послышался бой часов. Оказалось, что на карнизе окна или его наличнике воробьи подняли возню и оживленно стрекотали, мешая профессору правильно формулировать диагноз.

Каждый визит оплачивался в 100 руб. (перед первой мировой войной на эту сумму можно было купить 4-е коровы), о чем ассистенты предупреждали заранее. Этот баснословный гонорар был известен всей Москве, что, однако, не мешало московским купцам наперебой приглашать Г. А. Захарьина при действительных или вымышленных болезнях, чтобы затем хвастать друг перед другом своими возможностями. С моего же деда он взял за визит 1000 руб, зная, что он баснословно богат.

100 руб. в те годы на самом деле были деньги громадные. Месячное жалование врача в земской больнице было около 75 руб., а ординаторы городских больниц в Москве получали жалование в 33 руб. в месяц.

Однажды к Г. А. Захарьину обратился для лечения врач, заболевший туберкулезом легких и приехавший посоветоваться с «московской знаменитостью» из далекой Сибири. Г. А. Захарьин ему наотрез отказал в консультации, заявив, что с врача ему брать деньги неудобно, а бесплатно он никого не лечит принципиально.

Дело с отказом консультации больному врачу приняло для Г. А. Захарьина очень неприятный оборот. О нем каким-то образом узнали студенты-медики, и они собрали по подписке сто рублей, выставили их на кафедру профессора в мешке, медяками по две и три копейки. Скандал получился грандиозный, и репутация Г. А. Захарьина была так осквернена, что ему пришлось покинуть университет.